Все это - суета и асимметричный дуализм языкового знака
О, нет! Я не хочу, чтоб пали мы с тобой
В объятья страшные. Чтоб долго длились муки,
Когда - ни расплести сцепившиеся руки,
Ни разомкнуть уста - нельзя во тьме ночной!
Я слепнуть не хочу от молньи грозовой,
Ни слушать скрипок вой (неистовые звуки!),
Ни испытать прибой неизреченной скуки,
Зарывшись в пепел твой горящей головой!
Как первый человек, божественным сгорая,
Хочу вернуть навек на синий берег рая
Тебя, убив всю ложь и уничтожив яд...
Но ты меня зовешь! Твой ядовитый взгляд
Иной пророчит рай! - Я уступаю, зная,
Что твой змеиный рай - бездонной скуки ад.
А. Блок.
Подобное соединение эротики и скуки - чисто болковский мотив. У Брюсова - страсть-пытка, страсть-Голгофа, но при этом настолько головная, что он часто производит впечатление гимназаиста, подсматривающего за развлечениями аристократов в публичном доме. Соллогуб в своей чувственности или бесконечно мучителен, или бесконечно светел, но никогда - не утомлен и не вульгарен, даже в страшнейших ее проявлениях. Бальмонт полон не столько чувственности, сколько витальности, солнечными бликами искрящимися на его строках, пытаясь отвлечь от робкой почти женственной нервичности, скрытой за этой самой витальностью. Пастернак почти прозрачен в своей живой, первозданной чувственности - мгновение - переполненный бокал шампанского – чистая звенящая влага. Ходасевич - иронично-нежен, в его уютном домике, вокруг которого бушует вечность, нет места преувеличенным страстям - с тонкой насмешкой глядят умные глаза на "буйство глаз и половодье чувств".
Блок мучительней и полнее. Усталость и неизбежность равно владеют его душой. Снежный костер неизбежен. Вечный обряд – разные жрицы - "скучно жить на этом свете, господа"
В объятья страшные. Чтоб долго длились муки,
Когда - ни расплести сцепившиеся руки,
Ни разомкнуть уста - нельзя во тьме ночной!
Я слепнуть не хочу от молньи грозовой,
Ни слушать скрипок вой (неистовые звуки!),
Ни испытать прибой неизреченной скуки,
Зарывшись в пепел твой горящей головой!
Как первый человек, божественным сгорая,
Хочу вернуть навек на синий берег рая
Тебя, убив всю ложь и уничтожив яд...
Но ты меня зовешь! Твой ядовитый взгляд
Иной пророчит рай! - Я уступаю, зная,
Что твой змеиный рай - бездонной скуки ад.
А. Блок.
Подобное соединение эротики и скуки - чисто болковский мотив. У Брюсова - страсть-пытка, страсть-Голгофа, но при этом настолько головная, что он часто производит впечатление гимназаиста, подсматривающего за развлечениями аристократов в публичном доме. Соллогуб в своей чувственности или бесконечно мучителен, или бесконечно светел, но никогда - не утомлен и не вульгарен, даже в страшнейших ее проявлениях. Бальмонт полон не столько чувственности, сколько витальности, солнечными бликами искрящимися на его строках, пытаясь отвлечь от робкой почти женственной нервичности, скрытой за этой самой витальностью. Пастернак почти прозрачен в своей живой, первозданной чувственности - мгновение - переполненный бокал шампанского – чистая звенящая влага. Ходасевич - иронично-нежен, в его уютном домике, вокруг которого бушует вечность, нет места преувеличенным страстям - с тонкой насмешкой глядят умные глаза на "буйство глаз и половодье чувств".
Блок мучительней и полнее. Усталость и неизбежность равно владеют его душой. Снежный костер неизбежен. Вечный обряд – разные жрицы - "скучно жить на этом свете, господа"