Все это - суета и асимметричный дуализм языкового знака
Раз уж начал собирать в одном месте ролевую лирику…
Время действия, видимо, где-то между «Монологами» и «Романсами»
Петербургский миф
1.
Адмиралтейство - нож, вонзенный в небеса.
И небеса рыдают серой кровью.
Как ни приеду, Питер весь в лесах.
Ты усмехаешься. Поднятой бровью
Чуть поведя, указываешь мне:
- Луи, да полно, нежности не в моде.
Мне нечего сказать. И я молчу.
Жалея о потерянной свободе.
Свободе от тебя. О mon ami,
Зажги свечу. И перестанем спорить.
Наш нынешний Париж намного холодней.
И я устал от двух столетий горя.
2.
Ночь, Питер, парапет,
Ростральные колонны
И Петропавловская за стеной воды.
Я, вплавленный в гранит.
Горбатый мост прищурился устало,
И город усмехнулся фонарем
И подмигнул слегка нелепой паре,
Затерянной в веках,
И, кажется, шагнувшей
Из чьих-то книжек прямо на закат.
Ночь, Питер, силуэт,
Что взглядом полусонным
Прохожие следят, пока видны следы.
И ты опять сердит.
Я не в серьез. Я извинился, но тебе все мало.
Так и живем. Но все-таки живем.
И тонем в чувственной зеленоватой маре.
И удивляясь журавлю в руках,
Синицы не жалеем упорхнувшей.
И если ты со мной – всему я рад.
3.
С тобой мне равноценны все дороги.
Но важно все же помнить: мы не боги,
Срывая чьи-то жизни, как цветы.
И пусть давно со смертью мы на «ты»,
Она капризна, как любая дама.
Сегодня фаворит ее упрямый,
Ты завтра сам ложишься на алтарь.
Но этой ночью в Питере, как встарь,
Грустим под фонарем, у запертой аптеки,
Одеты для какой-то дискотеки,
Мы в классику мешаем современность,
Самим себе доказывая бренность
Любой мечты о вечности. Года
Стирают в пыль слова и города.
Луна – небес отравленная рана –
Чужую кровь на землю льет исправно.
Но некогда погаснет и она.
Но есть сегодня и сейчас. Вина,
Ночь, ветер у реки. В классический набор
Добавь депрессию, гитарный перебор
И серебристо-серый льдистый взгляд:
Мой самый яркий свет, мой самый страшный яд.
4.
Сфинкс мурлычет, прищурив глаза,
О каких-то неведомых далях,
О тех землях, где мы не бывали,
Сфинкс мурлычет, прищурив глаза.
К берегам подступает гроза.
Этот город, как Лимб, серо-светел,
И душа обращается в пепел
В час, когда подступает гроза.
Дождь по крышам спешит, будто тать.
Я застыл на мосту неподвижно,
На свиданье жду осень, но вижу
Только дождь, что крадется, как тать.
Распластался крылатый сенат,
Пред дворцом, как подбитая птица.
И презрительно Зимний гордится,
Что пред ним распластался Сенат.
Ничего не вернется назад.
Город дремлет и грезит о «прежде».
Мы встречаемся реже и реже.
Ничего не вернется назад.
Сфинкс мурлычет, прищурив глаза,
Но мечтается только о доме,
Да еще о тебе, ну а кроме…
Сфинкс мурлычет, прищурив глаза.
5.
Ветрено-рыжий, дождливо-зеленый,
Будто Нарцисс, сам собой ослепленный,
Взглядом мечтательным Лету-Неву
Нежно ласкает во сне наяву
Мой Петербург, в кружевах и гранитах,
До зеркального блеска дождями умытый.
Будто мистической розы бутон,
Дланью ваятеля высечен он.
Пусть с красотой неразрывно страданье,
Пусть он сияет красой увяданья,
Каждый влюбленный не верит глазам,
В объятия смерти бросается сам.
Кровь фонарей красит город в багрянец.
Смерть придает красоте этой глянец.
Запах духов скроет гниль от болот.
Город-вампир тебя любит и ждет.
6.
В час, когда изменяются тени,
Когда тьма не нуждается в масках,
Когда ясно, что счастье – лишь в сказках,
Тихо плачет наш город осенний.
Он похож на Париж Писсаро
И слегка – на Венецию с фресок,
Вы спросите в любом турбюро,
И они вам докажут все веско.
Он так нежно задумчив в туман,
Словно Лондон с картины Моне,
Словно кто-то сошедший с ума
От головки в соседнем окне.
Он похож на любую страну,
Он похож на все сразу столицы,
Он их все собирает в одну,
Чтоб сквозь них сам к себе возвратиться…
И сквозь плач пробивается песня.
И смеются вечерние тени.
Так поет умирающий Феникс,
Зная, что его пепел развеют.
7.
И пусто в голове. И врут календари –
Предвестники разлуки:
Минуту наступленья вечной скуки
Они нам называют на пари.
И вечный юноша, глядящий стариком,
С холодную усмешкой
Нам Питер смотрит в след, твердя: «Не мешкай».
И мы спешим, глотая в горле ком.
А Петербург так пошл привычной красотой.
Туман, как плащ набросив,
Он с нами распивает эту осень
На брудершафт. И плачет над мечтой.
8.
Над чашкой кофе протянув замерзшие ладони,
Вновь зачарованно смотрю в твои глаза:
Одновременно серебро и бирюза,
В которых так привычно взгляд мой тонет.
Мы так прекрасно-скучны, что о нас
Давно забыли божества и люди,
Чужую чью-то голову на блюде
Приносят журналисты на Парнас.
А ты все так же лезешь в авантюры,
Я вечерами с книгой у камина
Жду – аромат тумана или тмина,
В дверях стоит знакомая фигура.
А Петербург в оправе листьев клена
Все так же щедр на тучи и ветра.
И я готов забыть жестокое «вчера»
И ожидаю «завтра» изумленно.
9.
О, как убийственно мы любим, –
Ведь ненавидеть нам привычней –
И то всего вернее губим,
Что бы лелеяли обычно.
О как мучительно и сладко
Крошить, как лед, чужие жизни,
А после, улыбаясь гадко,
Грустить о призрачной отчизне.
Неотвратимей листопада,
Коварней Невского проспекта,
Опаснее любого яда
Страсть, не знакомая с рассветом.
О, мы не ведаем сомнений –
Кто наш, тот наш уже на веки.
Тут двух не существует мнений.
А смерти? Смерти скроют реки.
Время действия, видимо, где-то между «Монологами» и «Романсами»
Петербургский миф
Петербургский миф.
1.
Адмиралтейство - нож, вонзенный в небеса.
И небеса рыдают серой кровью.
Как ни приеду, Питер весь в лесах.
Ты усмехаешься. Поднятой бровью
Чуть поведя, указываешь мне:
- Луи, да полно, нежности не в моде.
Мне нечего сказать. И я молчу.
Жалея о потерянной свободе.
Свободе от тебя. О mon ami,
Зажги свечу. И перестанем спорить.
Наш нынешний Париж намного холодней.
И я устал от двух столетий горя.
2.
Ночь, Питер, парапет,
Ростральные колонны
И Петропавловская за стеной воды.
Я, вплавленный в гранит.
Горбатый мост прищурился устало,
И город усмехнулся фонарем
И подмигнул слегка нелепой паре,
Затерянной в веках,
И, кажется, шагнувшей
Из чьих-то книжек прямо на закат.
Ночь, Питер, силуэт,
Что взглядом полусонным
Прохожие следят, пока видны следы.
И ты опять сердит.
Я не в серьез. Я извинился, но тебе все мало.
Так и живем. Но все-таки живем.
И тонем в чувственной зеленоватой маре.
И удивляясь журавлю в руках,
Синицы не жалеем упорхнувшей.
И если ты со мной – всему я рад.
3.
С тобой мне равноценны все дороги.
Но важно все же помнить: мы не боги,
Срывая чьи-то жизни, как цветы.
И пусть давно со смертью мы на «ты»,
Она капризна, как любая дама.
Сегодня фаворит ее упрямый,
Ты завтра сам ложишься на алтарь.
Но этой ночью в Питере, как встарь,
Грустим под фонарем, у запертой аптеки,
Одеты для какой-то дискотеки,
Мы в классику мешаем современность,
Самим себе доказывая бренность
Любой мечты о вечности. Года
Стирают в пыль слова и города.
Луна – небес отравленная рана –
Чужую кровь на землю льет исправно.
Но некогда погаснет и она.
Но есть сегодня и сейчас. Вина,
Ночь, ветер у реки. В классический набор
Добавь депрессию, гитарный перебор
И серебристо-серый льдистый взгляд:
Мой самый яркий свет, мой самый страшный яд.
4.
Сфинкс мурлычет, прищурив глаза,
О каких-то неведомых далях,
О тех землях, где мы не бывали,
Сфинкс мурлычет, прищурив глаза.
К берегам подступает гроза.
Этот город, как Лимб, серо-светел,
И душа обращается в пепел
В час, когда подступает гроза.
Дождь по крышам спешит, будто тать.
Я застыл на мосту неподвижно,
На свиданье жду осень, но вижу
Только дождь, что крадется, как тать.
Распластался крылатый сенат,
Пред дворцом, как подбитая птица.
И презрительно Зимний гордится,
Что пред ним распластался Сенат.
Ничего не вернется назад.
Город дремлет и грезит о «прежде».
Мы встречаемся реже и реже.
Ничего не вернется назад.
Сфинкс мурлычет, прищурив глаза,
Но мечтается только о доме,
Да еще о тебе, ну а кроме…
Сфинкс мурлычет, прищурив глаза.
5.
Ветрено-рыжий, дождливо-зеленый,
Будто Нарцисс, сам собой ослепленный,
Взглядом мечтательным Лету-Неву
Нежно ласкает во сне наяву
Мой Петербург, в кружевах и гранитах,
До зеркального блеска дождями умытый.
Будто мистической розы бутон,
Дланью ваятеля высечен он.
Пусть с красотой неразрывно страданье,
Пусть он сияет красой увяданья,
Каждый влюбленный не верит глазам,
В объятия смерти бросается сам.
Кровь фонарей красит город в багрянец.
Смерть придает красоте этой глянец.
Запах духов скроет гниль от болот.
Город-вампир тебя любит и ждет.
6.
В час, когда изменяются тени,
Когда тьма не нуждается в масках,
Когда ясно, что счастье – лишь в сказках,
Тихо плачет наш город осенний.
Он похож на Париж Писсаро
И слегка – на Венецию с фресок,
Вы спросите в любом турбюро,
И они вам докажут все веско.
Он так нежно задумчив в туман,
Словно Лондон с картины Моне,
Словно кто-то сошедший с ума
От головки в соседнем окне.
Он похож на любую страну,
Он похож на все сразу столицы,
Он их все собирает в одну,
Чтоб сквозь них сам к себе возвратиться…
И сквозь плач пробивается песня.
И смеются вечерние тени.
Так поет умирающий Феникс,
Зная, что его пепел развеют.
7.
И пусто в голове. И врут календари –
Предвестники разлуки:
Минуту наступленья вечной скуки
Они нам называют на пари.
И вечный юноша, глядящий стариком,
С холодную усмешкой
Нам Питер смотрит в след, твердя: «Не мешкай».
И мы спешим, глотая в горле ком.
А Петербург так пошл привычной красотой.
Туман, как плащ набросив,
Он с нами распивает эту осень
На брудершафт. И плачет над мечтой.
8.
Над чашкой кофе протянув замерзшие ладони,
Вновь зачарованно смотрю в твои глаза:
Одновременно серебро и бирюза,
В которых так привычно взгляд мой тонет.
Мы так прекрасно-скучны, что о нас
Давно забыли божества и люди,
Чужую чью-то голову на блюде
Приносят журналисты на Парнас.
А ты все так же лезешь в авантюры,
Я вечерами с книгой у камина
Жду – аромат тумана или тмина,
В дверях стоит знакомая фигура.
А Петербург в оправе листьев клена
Все так же щедр на тучи и ветра.
И я готов забыть жестокое «вчера»
И ожидаю «завтра» изумленно.
9.
О, как убийственно мы любим, –
Ведь ненавидеть нам привычней –
И то всего вернее губим,
Что бы лелеяли обычно.
О как мучительно и сладко
Крошить, как лед, чужие жизни,
А после, улыбаясь гадко,
Грустить о призрачной отчизне.
Неотвратимей листопада,
Коварней Невского проспекта,
Опаснее любого яда
Страсть, не знакомая с рассветом.
О, мы не ведаем сомнений –
Кто наш, тот наш уже на веки.
Тут двух не существует мнений.
А смерти? Смерти скроют реки.